Маргиналы хлещут горькую заразу
Мы, конечно, круче Занзибара.
Государственный снобизм сродни маразму (Тимур Шаов)
Острая полемика вокруг статьи «это сладкое слово наука» была вызвана по сути одним вопросом: настоящая наука – это:
1. утилитарная деятельность, ориентированная на материальный результат (как промышленность, сельское хозяйство или инженерия), или
2. самоценная «духовная» деятельность, ориентированная на метафизическое познание, и не предполагающая непременно получения практической, материальной пользы.
В той статье я намеренно представил 1-й (утилитарный) подход в максимально эпатирующей форме, изложив этот взгляд на науку с позиции хрестоматийного жлоба - фермера (которого в жизни интересуют только жрачка, выпивка, женщины и футбол).
Ученые, титаны интеллекта, совершают грандиозные прорывы к тайнам Вселенной, в дальний космос, в глубину материи, в хитросплетения высшей математики - и все для чего? Чтобы жлоб-фермер, хлебая пиво и глядя по ТВ новости науки (в перерыве между мыльной оперой и трансляцией футбольного матча) прикидывал, как он или его потомки смогут поменьше работать, повкуснее жрать и послаще спать.
Яркий посыл, содержащийся в этой картине, не остался незамеченным. Последовали очень эмоциональные заявления о том, что наука уж точно существует не ради набивания пуза всяких жлобов. Замечание о том, что фермер (в свободное от женщин и пива время) кормит титанов интеллекта, и обеспечивает прочие физические потребности их титанического ума, никак не повлияло на ход обсуждения.
Очевидные отношения обмена благами (созданными или создаваемыми), которые я описал в этой схеме, применительно к ученому и фермеру, почему-то обидели почтеннейшую публику. Если бы я то же самое сказал про фермера и кузнеца, строителя, механика или водопроводчика никто бы и ухом не повел. Спокойно восприняли бы отношения фермера и агронома, инженера, врача, солдата, учителя.
А в отношении ученых существует определенного рода культурологический штамп, который как бы выделяет их работу из области общественного производства и представляет ее, как нечто «совершенно иное», относящееся к «высшим» формам деятельности (по сравнению с «низшей» и «грубой» материальной экономикой).
Эта «высшая форма деятельности» выражается обычно словосочетанием «поиск истины» и ассоциируется в общественном сознании с причастностью к некому эзотерическому служению, а для сообщества ученых предполагает наличие ритуальных атрибутов, таких как:
- Элитарность, причастность к тайным знаниям
- Мистические обряды, скрываемые от посторонних
- Разные ступени посвящения (от послушников до великих магистров)
Подобная ассоциативная связь обусловлена исторически. Примерно 1000 лет средневековья европейская наука была изолирована в христианских монастырях, где неким противоестественным образом сожительствовала с богословием и культовой практикой. Занятие наукой вне монастырей считалось колдовством и всячески преследовалось.
Так возникла порочная традиция смешения научного знания и богословской «истины». Наука оказалась оторвана от продуктивной хозяйственной деятельности и приближена к патологическим занятиям: аскетике, молитвенным бдениям и толкованию апокалипсиса.
За этот период в науке не было сделано решительно ничего полезного, но зато сформировалось множество вредных привычек.
Одна из них – это научный снобизм. Научное сообщество в средние века превратилось в жреческую касту, оценивающую научную деятельность по своим внутренним правилам. Ритуал стал важнее, чем практический результат, а достижение практических результатов с нарушением ритуала рассматривалось как ересь. Любое суждение «непосвященного» о научных вопросах оказалось приравнено к святотатству. Сохранения чистоты науки и воспроизведение священной иерархии искателей истины превратилось в самоцель. Лишь XIX век вернул западноевропейской науке ее общественную функцию: информационное и методологическое обеспечение инженерной деятельности.
Вторая – это смешение естественнонаучной деятельности с гуманитарной и культовой, т.е. смешение науки с теологией (в широком смысле этого слова).
Иерархи науки начали писать трактаты о философской сути бытия, целях существования человека, природе души и основаниях морали. То, что все эти умственные упражнения не имели ничего общего с естественной наукой, долгое время оставалось незамеченным. Лишь в середине XX века ряд «ересиархов от науки» привлекли внимание общества к тому, что некоторые фундаментальные парадигмы не являются научными, а строится на негодном фундаменте теологической метафизики. Это был т.н. кризис детерминизма.
Здесь надо остановится на важном свойстве естественных наук, которыми они отличаются от прочих видов интеллектуальной деятельности (и от теологии в частности).
Предмет естественных наук - это связи между явлениями в окружающем мире, и не более. Любая из устойчивых связей такого рода может раньше или позже оказаться полезной для инженерной деятельности, причем всегда можно привести несколько ее будущих применений. Исследование свойств щетинок на брюшке бабочки может завтра оказаться востребовано теплотехникой или авиастроением. Изучение космических объектов, отстоящих от нас на миллионы световых лет, может лечь в основу новых отраслей энергетики. В общих чертах применимость любого естественнонаучного направления к практическим задачам может быть объяснена любому человеку, имеющему хотя бы начальное образование.
Не случайно в естественных науках бытует афоризм: «ученый, смысл занятий которого невозможно объяснить школьнику – это шарлатан». Например, смысл сложнейшей работы по исследованию причин «молчания» некоторых генов (нобелевская премия 2006 года) может быть легко объяснен в рассказе о возможностях генной модификации растений, животных и человека с помощью «разбуженных» генов.
Теология – это (в широком смысле) использование канонизированных галлюцинаций и суеверий, т.е. откровений, «священных писаний», и паранаучных манифестов для вывода практических рекомендаций, замаскированных под результаты научной деятельности. Так, уже несколько веков в европейской науке бытует суеверие о разделении мира на «материальный» и «духовный». «Духовный» мир постулируется, как полноценная часть реальности, не подлежащая естественнонаучному исследованию. Это - основа для схоластических «доказательств» существования души и бытия бога, спекуляций вокруг «высших целей познания» и «параллелей между церковной и научной деятельностью».
Если теология получает право гражданство в науке, то «научная истина» (эмпирически найденная связь явлений) смешивается с «истиной веры» (священной догмой). Сами понятия «духовные ценности», «поиск истины» и «храм науки» начинают пониматься в контексте учения церкви о Духе, Истине и Храме. Практика замещается паранойей.
Наука, как «орден посвященных» (Храм Истины) крайне уязвима для любой мистической идеологии (теологии в широком смысле). Стоит путем денежного или политического убеждения внедрить теологию в среду высших иерархов «научного храма» - и через несколько лет вся наука заговорит языком теологии, а возмущение окружающей образованной общественности наткнется на стену снобизма и ритуала.
Естественная наука переродится в противоестественную.
Это надо пояснить.
В естественном состоянии между наукой и церковной догматикой лежит пропасть.
На одной стороне – эмпирика и здравый смысл, на другой – ритуал и слепая вера.
Но если наука принимает теологию, как одну из составных частей, то эта пропасть исчезает, чтобы возникнуть в другом месте: между наукой и инженерией, которая в естественном состоянии связывает науку с общественным производством.
Например: ищешь в рунете «новости фундаментальной науки», и получаешь ссылки на толкование трудов какого-то святого Макария, как будто это – фундаментально и научно.
Что делать инженеру со святым Макарием?
Выкрасить и выбросить. И пойти за новостями на западноевропейский или американский научный ресурс. Там пропасть находится на своем месте и Макарий ее не перелезет.
А в России «Храм» науки будет помаленьку сливаться с Храмом доминирующей церкви и приучаться обслуживать ее «истины веры», пытаясь их подтвердить «научными» исследованиями. Для инженерии такая фундаментальная наука совершенно бессмысленна (на «истинах веры» невозможно построить прикладные разработки, и нельзя построить никакого работающего технологического устройства).
Оказавшись выключена из технологического цикла, наука полностью утрачивает свою социально-экономическую функцию. А несчастный «фермер» (в общем случае – производитель материальных благ или услуг) должен будет кормить и содержать все это сооружение. Какая ему польза от такой науки? Нужны ли ему ритуалы и снобизм ученых? Нужны ли ему толкования святого Макария в научном изложении?
Почему общество, состоящее из различных групп, участвующих в создании общественных благ должны кормить «науку», которая будет выдавать совершенно бесполезные для него вещи?
Если наука – это социальный институт, участвующий в общем производстве благ, то она вправе претендовать на свою долю в этих благах.
Если наука - это культовая лавка при храме, то она может претендовать лишь на добровольные пожертвования богомольцев.
Защитник теологического направления на это возразит: «не хлебом единым жив человек».
Хорошо, оставим совсем уж прагматичную деятельность, обслуживающую наши «низкие» материальные потребности. Поговорим о «высоких духовных» потребностях, о «творческих порывах» и о «личностном росте».
Здесь тоже не обойтись без уточнения терминологии.
Слово «духовный» вошло в нашу речь в двойном значении (также как слово «истина»). Под духовным в бытовом смысле обычно понимают психологическую, творческую, эмоциональную, интеллектуальную часть жизнедеятельности человека.
В учении церкви слово «духовный» понимается иначе: как ритуальная и культовая практика в лоне «истинной веры».
Так вот, для культовой деятельности в рамках ортодоксальной церкви толкования святого Макария, видимо, нужны (а может, даже необходимы). А для интеллектуального, творческого, эмоционального, личностного роста они совершенно ни к чему. Они вообще не имеют смысла для чего-либо, кроме культа определенной церкви.
С другой стороны, интеллектуальный, творческий, эмоциональный потенциал человека, потенциал его личностного роста – это вполне объективные свойства. Они поддаются исследованию методами естественных наук и воздействию методами гуманитарной технологии (тренингов, обучающих программ и т.п.).
Развитие личности – это одна из вполне прагматических потребностей человека, а наилучшим средством для удовлетворения таких потребностей является научно-обоснованная технология.
Предубеждения против технологических методов в гуманитарной сфере – это одно из дремучих суеверий (с маркировкой, кстати «made in orthodoxy church»).
Вернемся опять к нашему фермеру и посмотрим, что может дать ему наука, которую он кормит: высокотехнологичные средства производства, бытовые машины, новые способы развлечения, эффективную медицину, технологии информации, связи, транспорта.
Для его детей качественно новые стили жизни, связанные с прогрессивными формами труда, отдыха, образования, развития интеллекта и творческих способностей.
Для внуков возможность освоения ближнего космоса, резкое увеличение качества и продолжительности жизни, и многое другое из списка футурологических прогнозов.
В таких условиях у фермера есть все основания кормить ученых, уважать их труд и гордится тем, что в какой-то степени он сам участвует в процессе получения новых знаний, как в целенаправленном создании желательного будущего.
С другой стороны, представим себе: фермер, решив узнать, что же собственно нового придумала нам наука, заходит в интернет. А там, в качестве фундаментальных научных знаний - толкования святого Макария, православная энциклопедия в 10 томах и президент РАН с важным видом вещающий о необходимости «закона божьего» в школе…
- Простите, - спрашивает фермер, - а это, вообще, что такое?
- А это, – отвечают ему «ученые», - мы занимаемся удовлетворением своих потребностей в духовном росте и поиске истины.
- Понятно, - говорит фермер, - и здесь сплошное жулье.
После такого диалога было бы странно рассчитывать, что он будет испытывать к российской науке хоть какое-то уважение. А, как показывает история, отсутствие поддержки общества для науки губительно.
Сейчас много говорят о клерикальной агрессии в отношении науки. Но надо честно признать: такая агрессия становится действительно опасной только потому, что общество (и научное сообщество в частности) не определилось четко в вопросе разделения научной деятельности и культовой практики.
Чтобы решить эту проблему, надо сделать всего две вещи:
Во-первых, разрушать социальный миф о науке как о жреческом институте, перестать применять в науке и образовании термины с двойным толкованием (храм, истина, духовность, душа) и религиозные атрибуты. Наука – это часть механизма общественного производства, она продуцирует информацию определенного рода (как фермерское хозяйство продуцирует картошку и морковку). Ее продукт – не культовая «истина», а технологически применимая информация и только.
Во-вторых, использовать единственно возможный критерий для отделения научных исследований от мистики и культа – это практическая применимость в инженерии. То, что не может служить основой инженерии не должно называться наукой.
В данном случае я понимаю под инженерией способ удовлетворения и «низких» и «высоких» потребностей человека. Создавая новые знания, наука дает основу для инженерных методов построения новых машин и технологий, в т.ч. - технологий изменения самого человека и расширения его возможностей (личностных, духовных – называйте как угодно).
Не буду сбрасывать со счетов и такой романтический компонент науки, как тяга к знаниям, в т.ч. и к таким, которые вряд ли смогут воплотиться в технологию в течении жизни ближайших поколений.
Так вот, как бы это не было противно для любителей рассуждать об «иррациональном в природе человека», эта тяга – не просто рациональна, а даже инстинктивна. Инстинкт любопытства свойственен всем высшим млекопитающим, а человеку – в особенности. Этот инстинкт закрепился, обеспечивая человеку выживание в течении предыдущего миллиона лет. Не одно знание, так другое, не сегодня, так завтра, помогало племенам людей выжить и занять новые ареалы. Инстинкт любопытства побудил человека сначала исследовать свойства окружающих предметов, потом – свойства огня, потом – свойства растений, животных, и наконец привел к возникновению технологической цивилизации.
Так что, с какой стороны не посмотри (с экономической, с социально-психологической или даже с грубо биологической) - нет никакого иного признака познавательной деятельности, кроме приведенного выше «инженерного критерия». Может, пора наконец сделать из этого простые практические выводы?